Приехал жених с отцом и матерью. Приехал сватать. Семью заранее предупредили. Старшие говорят: «Вот приехали сваты, одень одёжу получше». Дома одевались, кто в чем, а на люди одевались получше. Пришли сваты, входят в коридор. Старые их посадили, спрашивают, зачем пришли, хотя хорошо знают зачем. Те говорят де, мол, Иван на ярмарке Машу видел, понравилась ему. Дедушка и бабушка поясняют – сейчас оденется и выйдет. Сидят, разговаривают. А у меня и страх и тоска на душе. Крестная, Акулина Устиновна Левина, вывела девушку к гостям, сваха шепнула — «Поклонись». Вопросов никаких не задавали, просто рассматривали. Попросили пройтись по комнате, чтоб посмотреть, не хромая ли. Прошлась. Старшие говорили, а жених сидел молча. Я повернулась и ушла. Старшие начали разговаривать, нравится ли один другому. Потом сваты с женихом уехали. Я сказала своим, что он мне не нравится. Зато я им понравилась. И неудивительно – девушка молоденькая, стройненькая, хорошенькая – без изъяну. Потом сваты еще раз приезжали. После их отъезда дедушка, бабушка, прабабушка и прадедушка стали уговаривать, упрашивать выйти за Ивана Парфенова, говорили: «Что мы будем торговать женихами?». И уговорили. Сваты приехали еще раз, договорились о свадьбе. Устроили вечер. К невесте, как бы положено, приехал жених, еще ребята собрались и подруги невесты. Семечек на стол нажарили, играли на гармони, танцевали, веселились. Жених сидел за столом с ребятами, семечки щелкал, а невесту девчата брали танцевать в круг. Пили мало. Молодым пить считалось большим позором. Разговаривать стеснялись. Вообще, когда подыскивали невесту, узнавали о ней через знакомых. Обмануть было очень и очень трудно. Про ум, красоту и богатство. Но не ум, не красота имела решающее значение при выборе невесты (жениха). Женили и брали замуж за богатство. Богатая семья, живут в достатке – на таких женили и за таких выдавали замуж, независимо от того, нравятся молодые друг другу или нет. Но меня насильно никто не выдавал, я сама согласилась.
Свадьба была осенью 1913 года. Назначили день. Вечер посидели, я чуть поплакала, бабушка меня утешила. На утро за невестой приехали дроги – 2 или 3, запряженные лошадьми. Лошади и подводы были украшены, переплетены разноцветными лентами, цветами, под дугой перезванивались колокольчики. Меня посадили на подводу к жениху и под песню, под гармонь, жених и невеста, песенники и гости поехали в Клетскую. Так меня забрали с Запертовского. На пароме переправились через Дон, под веселые наигрыши гармони и звонкие голоса песенников выехали в Клетскую, подкатили к Знаменской церкви. Там обвенчались. Поп спрашивал, нравится ли невеста жениху, нравится ли жених невесте и т.д. Потом поехали на Караженский. Ребятишки бежали за разряженными свадебными подводами. Дома у жениха отгуляли. В то время гуляли, кто сколько гостей соберет, а гостей на моей свадьбе было немало. И стала я жить на Поднижнем у мужа и свекра со свекровью, деверем Федором и двумя мужниными сестрами Катей и Ганей (Агафья), да дочь мужа от первой жены – тоже Катя – Екатерина. Сестры мужа были замужем – Катя на хуторе Соломаковка, а у Гани муж был развитой, стал офицером, в гражданскую войну был в белых, в 1920 году взяв с собой 17-летнего брата, из Крыма уехал на пароходе во Францию.
К тому времени, как я перешла жить к мужу на х. Поднижний, в одном доме с мужем жили свекровь, свекор и Федор с женой Анной (Нюрой). Родные похвалили выбор мужа, говорили: «Какую хорошую жену привез».
Были в хозяйстве мужа 2 пары быков, лошадь, 2 коровы, телята, свиньи, куры. Жили скот и куры в разных базах. В доме было три комнаты: одна – прихожая или, как говорили «вхожая», дальше шла большая комната для молодых, дальше – зал. В первой комнате жили бабка с дедом, там стояла печь, койка, большой не накрытый деревянный стол, за которым обедали. Во второй комнате стояли большая, круглая, высокая, под самый потолок, печь, которая была железная, обтянута плотной кожей. Она не топилась сама, но вбирала в себя тепло из первой комнаты, нагреваясь, отапливала и комнату молодых и зал. Окна были большие, выходили, главным образом на солнечную сторону, по крайней мере, в средней спальне, где жили молодые. В этой комнате вязали, пряли, беседовали, ставили самовар, пили чай. Сервантом служил шкаф. Верхняя часть шкафа была под стеклом, там стояла посуда, в нижнюю часть шкафа складывали обувь, в выдвижном ящике посередине хранили узелки с вещами. Занавесок не было. Окна закрывали ставнями – наличниками. На кровати спали не все, только самые старые члены семьи. Остальные пристраивались спать на полу, на сундуках, постелив полость из шерсти. Укрывались, чем попало. Одеяла были только у богатых. Сидели на деревянных скамейках. В зале, горнице, как еще называли третью комнату, стояли несколько плетеных из хвороста стульев со спинками. Стулья были переносные. В комнате стоял деревянный стол, покрашенный светло-красной краской. Стол этот никогда ничем не накрывали, ставили еду прямо на доски стола, рядом были деревянные скамьи. У соседей Рожковых был граммофон, единственный на весь хутор. Перед вечером Рожковы растворяли створки окон, открывали окна, ставили граммофон трубой на улицу, крутили на нем пластинки. Граммофонная труба торчала из окна Рожковых, а из трубы звучали казачьи донские песни. Я слышала их каждый вечер и тихо вполголоса подпевала граммофону.
В каждом доме обязательно были иконы. Вешали их по-разному, но в основном – в первой комнате, напротив двери. Освещали дом керосиновыми лампами, которые покупали в Клетской у купца Белоусова. Лампы подвешивали под потолок.
Переселившись к мужу, я сразу же стала впрягаться в работу: погоняла и направляла быков во время пахоты, ухаживала за коровами, овцами, летом по очереди стерегла хуторской скот, вязала из шерсти чулки, носки, все для себя. Бывало, бросит свекровь мне шерсти: «Бери, будешь Ивану вязать носки».
Доходом семьи распоряжались свекор и свекровь. Денег старые не давали, а как хотелось сходить в Клетскую, особенно во время ярмарки. Конфет, пряничков купить. Иван просит у своего отца денег, а тот: «А что тебе с ними делать?». А если и давал иногда 15-20 копеек, то очень неохотно. Выручал дед, он чинил обувь за 15-20 копеек. Наберет рубля два, тайком подзовет: «Ванюшка, подь сюды и Машу зови». Дает нам по рублю и говорит: «Это вам на радость!».
